Как помогает фотография

Помнится, меня несколько смущали первые беседы с новым моим доктором[1], смущали тем, что я не получал никаких назначений, рецептов или предписаний, как это бывает обычно, когда обращаешься к врачу.

Правда, он посоветовал купить «Смену» и делать снимки, но я решительно отказался, говоря, что когда-то занимался фотографией, но толку от этого не было никакого. Действительно, в нашем семейном альбоме можно найти несколько снимков, которые я сделал в школьные годы. На одном из них я запечатлел самого себя, сидящим на диване и смотрящим в окно. Окна и дивана на снимке не видно, но я знаю, что они были. На этом мои первые фотографические опыты, кажется, закончились, не оставив какого-либо заметного следа.

Следующий мой опыт был связан с производственной деятельностью, когда понадобилось фотографировать кривые на экране осциллографа. Для этой цели я купил в ближайшем магазине «Зенит ЗМ» — он и сейчас у меня цел — и немедленно приступил к работе. С тех пор запомнилось лишь бесконечное сидение в душной фотокомнате на работе и вечно рыжие от реактивов пальцы и особенно ногти.

Так что совет доктора был мне вовсе не по душе. Он и не настаивал, но время от времени возвращался к этой теме, а я возражал. Так продолжалось год или даже два — пока мне не показалось, что проще купить «Смену» и сделать несколько снимков, так сказать, Для отчета, чем без конца спорить с доктором.

Сказано — сделано. Я купил «Смену 8М» и в ближайшее воскресенье отправился на дачу в лес, чтобы снять пленку для отчета, как я это называл.

Это было снежной зимой, в январе. День выдался хмурый и теплый, моросил дождь. Что снимешь в такую погоду? Но отступать не хотелось, и пленку я все-таки кое-как отснял.

Я решил начать с черно-белых слайдов, которые, как я где-то слышал, печатать с негативов даже проще, чем снимки.

Это действительно так, но сперва у меня решительно ничего не получалось.

Для начала я взял, конечно, самый отчетливый кадр — им оказалась «Ель» (ил. 24) — и делал бесконечные пробы, пока, наконец, не получил серенький слайд, а позже и снимок...

Итак, я представил свои первые слайды. До сих пор на занятиях мы смотрели почти исключительно цветные слайды, и мои серенькие выглядели рядом с ними совсем уныло. Но приняли их хорошо. Это было мне не безразлично, но, казалось, добрые слова продиктованы одной только вежливостью — я бы и сам постарался ободрить начинающего.

Но главное — я отчитался и был теперь свободен, как я считал, от фотографии. Правда, я хотел еще попробовать цветные слайды, но это позже — летом. Кроме того, у меня оставалась еще пленка и реактивы, так что я сделал еще несколько слайдов. И эти слайды тоже были встречены с интересом, мне даже было несколько совестно из-за того, что я печатал их без особого старания — лишь бы отделаться.

Я подумал также, что в иных условиях, при другой погоде я мог бы сделать что-нибудь более подходящее, отснял еще две-три пленки, но получилось, как я считал, все так же уныло и неинтересно (ил. 25). И я решил, что с фотографией покончено.

Однажды я был на занятиях в другой группе. Среди прочего, показывали разнообразные слайды, не называя авторов. Был там и мой слайд. На него обратили внимание, но не потому, что он был один такой серенький среди цветных — об этом не было речи; говорили о настроении автора, особенностях его характера, отразившихся в работе, отмечали и достоинства. Слушать все это было мне неловко, но с того момента я заметил, что мои слайды смотрят, о них говорят вовсе не из вежливости. Почему? Я этого не понимал, что меня задевало, раздражало — ведь сам я не видел в своих снимках и слайдах ничего примечательного.

Тогда я решил внимательно сопоставить чужие слайды (взятые у знакомых или купленные в магазине) со своими. Я нашел, что мои слайды, конечно же, уступают в художественном и техническом отношении, но почти все они имеют нечто общее, что-то вроде особого почерка. Но что хорошего, если почерк этот неважный? Огорчительно, конечно, но не только... Рассматривая свои слайды, я заметил, что они как будто бы смягчают, оттесняют безличное, безразличное, тягостное состояние, которое в то время — а это было лет десять назад — удерживалось почти постоянно. А вот превосходные чужие слайды такого действия не оказывали или почти не оказывали. В чем тут дело? Отвечая или пытаясь ответить на этот вопрос, я невольно мысленно обращаюсь к тому, что в болезни стало помогать мне первым. Первым был лес (или парк), поле, озеро, вообще живая природа. А на моих слайдах и снимках почти сплошь природа. Не в этом ли причина их целебного действия? Могу сказать, что отчасти это так.

Вот снимок симпатичного мне и знакомого уголка леса (ил. 26). Он как бы возвращает в тот славный денек начала весны, а вместе возвращает и то смягченное состояние, что испытывал тогда в лесу. (Я и сейчас, глядя на снимок, словно ощущаю то ласковое неяркое солнышко и вижу комаров-толкунов, что сновали в его лучах, — а такие ощущения плохо сочетаются с болезненным, теснят его). Можно, пожалуй, сказать, что фотография в этом случае продлевает и сохраняет благотворное действие природы.

В детстве бабушка, огорченная моим поведением, говорила: «Вот уйду в монастырь...». При этом мне представлялось мрачное здание заброшенной церкви на Андроньевке (ил. 27). Я думал, что это и есть бабушкин монастырь.

Целебное действие непринужденных непосредственных воспоминаний детства, когда они являются сами собой, известно. Этот снимок как бы подкрепляет вот таким воспоминанием.

Под этими соснами в детстве я почти всякий раз находил белые грибы (ил. 28). Это была моя тайна. Дело в том, что эти деревья почти в поселке и вблизи дороги, так что никто не догадывался искать там грибы, тем более что рядом стояли другие сосны, под которыми грибов почему-то никогда не было. Деревья изменились с тех пор, но снимок все-таки напоминает те чудесные времена и, пожалуй, здесь фотография для меня сочетает благотворное действие леса и живого, светлого воспоминания.

Но вот самый первый слайд (и снимок), который был для меня важен сам по себе, а не тем, что на нем запечатлено (ил. 29). Он первый в этом отношении, а не по времени его появления.

Вглядываясь в эту картину, я чувствую, как что-то неуловимо и по-хорошему меняется в душе, все становится на свои места, отступает ледяная тоска, является почва под ногами. И все это не потому, что я вижу с детства знакомое, можно сказать, даже родное место, не потому, что мне там в этот день было хорошо — в данном случае об этом и не думаешь — а потому, что это по-настоящему моя работа.

Да, этот слайд стал для меня своеобразным открытием: я впервые понял, что работа имеет не только художественную, техническую или практическую стороны, но и личностную, причем эта сторона, это свойство работы и определяет ее целебный характер. Личностное лечит, дает то, что не находим мы среди лекарств.

Это, наверное, не только в фотографии, это почти во всякой работе так, но именно благодаря фотографии я узнал эту важнейшую истину.

Вот «Весенний ручей» (ил. 30). (В наших местах ручьи только и бывают весной да в сильные затяжные дожди.) Это тоже по-настоящему моя работа. И вот что я в этой связи хотел сказать.

Через некоторое время после смерти матери все в родном доме перестало казаться родным: и родные люди, и родные стены...

Напрасно я берег мамины вещи, ухаживал за цветами, которые она очень любила и выращивала в саду, — все это постепенно стало казаться ненужным, ненатуральным, холодным... Да и жизнь в этом ледяном одиночестве теряла, казалось, свой положительный, человеческий смысл. Такие состояния и теперь случаются. Но теперь посмотришь на снимок с потемневшим от весенней воды снегом в русле ручья — что-то неуловимо поправляется в душе, оттаивает, согревается... И вскоре чувствуешь уже, пожалуй, так, как это было при жизни матери...

Уже и места-то этого нет — здесь теперь новый дачный поселок — но оно сохранилось на снимке, на слайде и, главное, в душе, осталось родным, каким и было со времен детства. И эта способность хранить в душе родное, пробуждаясь вот этим нехитрым снимком, теснит болезненное, мягко, но властно зовет к жизни, что не в состоянии сделать ни одно лекарство.

В нашем лесу нет красивостей. Помнится, я несколько растерялся, когда пришел сюда впервые с аппаратом, заряженным цветной пленкой, — нечего снимать! Вот эта скромная цветущая ива (ил. 31) была самым ярким и примечательным из того, что я увидел в тот день в лесу. И чувствовалось, что, как бы я ни старался, не получатся на снимке те едва уловимые тонкости, составляющие тихое великолепие этой картины. И действительно не получились, но зато получилось нечто более для меня важное — картина, вызывающая ощущение неяркой, несильной, но идущей из глубины души тихой радости жизни, столь несовместной со всем болезненным и вообще наносным, случайным.

Конечно, хотелось бы, чтобы мои «целебные» снимки и слайды были бы и художественными или во всяком случае высококачественными, но это не всегда возможно, как выяснилось.

— Боже мой! — воскликнул однажды доктор-фотолюбитель, взглянув на мои снимки и слайды, — они же совершенно не проработаны и потому многое теряют. — Отдайте негативы в мастерскую, — продолжал он, — там сделают настоящие снимки, а не жалкую анемичность.

Действительно, из мастерской я получил яркие отчетливые отпечатки с глянцем, но, на мой взгляд, они стали как бы менее моими, а потому, как я сразу же это ощутил, менее целебными. То есть «непроработанность» оказалась до некоторой степени личностным свойством моих работ. Сперва это огорчало, но потом я увидел, что это не беда: ведь такие снимки вроде дневниковых записей — не для показа, а для себя...

Раз я сам делаю слайды и снимки, то мне, разумеется, интересны и чужие работы, а некоторые из них оказывают на меня небольшое (в сравнении с моими) целебное действие. Позже я понял, что это постольку, поскольку они родственны моим или, напротив, контрастно несозвучны.

Помню, как однажды смотрел яркий чужой слайд: большой рыжий кот нюхает великолепную розу... Впечатление было такое, что я вскоре отвернулся, закрыл глаза и... увидел ежа, пришедшего к водоему в жаркий день напиться (ил. 32). То есть чужая, резко несозвучная картина вызывает иногда в душе, в памяти нечто родное, а это так бывает важно.

Сказанное, конечно, не означает, что я против цветных слайдов или снимков. На первом моем цветном слайде можно видеть шмеля, сидящего на желтом крокусе, и я не знаю, как бы смог передать эту милую мне картину без помощи цветной пленки.

Вообще, мне кажется, всякая работа хороша и полезна, даже целебна, если делается по-своему и обязательно с добрым чувством. И не знаю, понял ли бы я это, не будь фотографии...
 

---