К терапии творческим общением с писателем, художником (на собственном опыте)
Опять обострение болезни — я нахожусь в депрессии.
В сумерках, за окном, начинается ливень. Крупные капли ударяют по листьям деревьев, звонко барабанят по стеклу. Под шум дождя вспомнилось сегодняшнее утро. Передо мной медленно спускается в метро пожилая пара: женщина осторожно ведет по лестнице слепого мужчину. Мужчина несет в руке сумку. Меня охватывает острое чувство одиночества, и слабость последних долгих месяцев готова слезами выплеснуться наружу. А мне станет ли легче от чьего-либо участия? Может быть. Наверное лишь знаю, что добавится чувство вины за тяжесть, перекладываемую на добрые плечи другого человека.
Неизмеримо дорогим представляется отношение ко мне многих людей. Я же всегда не успеваю ответить теплом на их тепло и заботу, постоянно ощущаю человеческую доброту и — боюсь, боюсь быть неправильно понятым. Недовольство собой может восприниматься как недовольство, обращенное к другим.
Глаза сейчас избирательно замечают вокруг только безысходное горе, а действенно отозваться душой я не умею. Я становлюсь совсем беспомощным; потому мне кажется, что обычный, оставшийся неизменным внешний мир может поранить, усилить мою боль. Обострение воспринимается мной как распад личности — оно лишает дара общения: сосредоточенное на самом себе сердце жаждет понимания и — не находит его.
Невероятно трудно об этом говорить, но в периоды обострения бессильно чувство сыновней любви, бессильно чувство к любимой женщине. Страшно ощущать в себе такое. Даже если это пройдет.
Без интереса листаю книги, альбомы. Общаясь с писателем, как мне сейчас кажется, я пытаюсь уйти от собственных проблем, «отключиться» от жизни, забыться. Но, как бы я бездумно ни читал, что-то чуть притягивает, либо отталкивает меня.
Раньше, находясь в депрессии, я сознательно избегал художественной литературы, оберегая себя от переживаний, опасаясь их усиления. Но за много лет убедился: научно-техническая литература (я — инженер) в острых состояниях мне мало помогает. То же происходит и теперь при поверхностном чтении художественных книг. По-другому обстоит дело при творческом общении с писателем: для чего я взял в руки конкретную книгу? Мне кажется, должна быть какая-то творческая задача, но только не самоцель-установка «поправиться». Вот упоминается в тексте книги мученик св. Себастьян. Мое одностороннее, поверхностное восприятие автоматически проецирует-сравнивает: если я скован болезнью, как привязанный к стволу св. Себастьян, то меня ранят не стрелы лучников, участвующих в казни, меня ранят стрелы, идущие изнутри, — ранят стрелы больного сознания. Здесь лучше не ограничиться горестным вздохом, а посмотреть репродукции, отбросив опасение в том, что мне сейчас невозможно выбрать, какой из двух художников ближе: у Тициана св. Себастьян показан яркими красками среди кипящей природы; у Антонелло та же сцена казни — картина отрешенного спокойствия.
Научное наблюдение имеет направленность и заданность; но для науки многозначность и неповторяемость неинтересны в том смысле, что не позволяют вывести закон либо формулу. Искусство же дает возможность познавать мир и переживать его личностно. В научном творчестве «объект исследования» находится вне меня, тогда как переживание духовной культуры — во мне. Конечно, если удается хоть немного распахнуть свое сердце и при наличии какого-то минимума собственной культуры.
Настроение, переживание художника передается всей тканью произведения. И в период душевной глухой зашторенности проникает или наиболее острое, кричащее (например, Эдвард Мунк, фигуры на его картинах могут не иметь лица — настолько сильна и непередаваема душевная боль), либо — глубинное, перенасыщенное жизнью души (Рембрандт).
Все здесь непросто для меня. К сожалению, я пока не определил, кого конкретно мне читать для выхода из обострения: прежняя запись в тетради «с удовольствием читаю Германа Гессе» — теперь не помогает. К картинам какого конкретного художника обращаться за помощью? Не знаю.
Как-то очень давно меня «встряхнула» простая мысль: «Если допустить, что я знаю все, то зачем тогда жить?»
Сейчас мне оказывает некоторую поддержку писатель Евгений Богат. «Искусство врачует, потому что оно — память, обещание и надежда», — говорит он. Для меня Евгений Богат — любящий, страдающий, ищущий — своей душой показывает ценности бытия и делает их реальными и живыми; убедительно говорит, что наряду с моим страданием существует бесконечно разнообразный мир вокруг и внутри каждого человека.
Вот и пытаюсь я, как умею, писать о дожде за окном. Завтра под ногами будут лежать мокрые листья. Незаметно, мимо меня прошло в этом году лето. И наступила осень...